Всю следующую неделю я буквально провела у нашей кровати. Сойер заболел: красное горло, кашель, температура под 39. Я лечила его, заботилась, а он по-детски смущался. Мужчины любят, когда о них заботятся, но Сойер был очень стеснительным.
Каково это быть Романтиком с большой буквы?
Я получаю кайф от того, как она быстро говорит, когда нервничает, от аромата ее духов, который переходит в мой запах. Зои прекрасна «по умолчанию». Она очень внимательно слушает все, что я ей рассказываю, хотя многие темы для разговоров пытаюсь обойти. Например: «А где твоя семья сейчас?», «А много ли друзей?». У меня огромный список этих «не было и нет», так что иногда я просто делал вид, что не слышу вопроса.
А еще я боюсь, БОЮСЬ!, что она увидит во мне кучу этих недостатков. Я знал, что когда-нибудь расскажу обо всем, но не сейчас. Не хочу отпугивать ее, не хочу, чтобы она испытывала ко мне жалость, которая мне не нужна. Точно не сейчас, точно.
Поздняя осень под медленный вальс опавших листьев. Она повторяет, как важно тепло одеваться в такую погоду. Пара чашек чая в ближайшей кофейне на углу и прогулка за руки до позднего вечера...
Помню тот день, когда она впервые уехала от меня к себе домой.
Весь день я не знал, чем себя занять. Зои пообещала, что вернется вечером, но я боялся, что она передумает и не вернется...
Я решил разобрать чердак, который за одиннадцать лет моей жизни в этом доме ни разу не убирался, а ведь там была целая гора всякого барахла. Поднялся по старой, немного скрипучей лестнице, отворил дверь ключом, который всегда был вставлен в замочную скважину и зашел в довольно темное помещение. Посередине комнаты стоял письменный стол, кругом разбросаны исписанные непонятным почерком листы бумаги. На столе стояла старая клетка для птицы, под столом - небольшой сундук, а рядом - два запечатанных ящика и картина женщины в плаще. Я подошел к столу, взял в руки тетрадь, покрытую толстым слоем пыли, открыл ее и пробежал глазами по первым строкам: «Посвящается Пирату, Марте, Кнопе, Вильмонту и Патриции - тем, кто не покидал мое сердце ни на минуту». Я читал дальше: «Если вы готовы прочитать или даже послушать увлекательные и поистине загадочные истории, то отбросьте все свои дела, сядьте куда-нибудь в укромный уголок, где вас не будут отвлекать, и я поведу вас намного дальше, чем вы можете себе сейчас представить».
Как-то раз я стал случайным свидетелем одной ссоры в магазине сладостей с запоминающимся названием, которое я, к сожалению, забыл... Кажется, это был магазин «Карла Флоера» на проспекте Ледоколов.
Бедная, но на вид опрятная семья стояла в очереди у прилавка. Самый младший, паренек лет семи, упрашивал маму купить ему взрывных леденцов. Кажется, он получил отказ уже раз десять и теперь плакал.
Дети всегда так делают, по крайней мере - упрямые. Или только невоспитанные? Я довольно плохо разбираюсь в детях, да мне это особенно и не нужно.
На минуту я задумался. Если бы я стал открывать подобную лавку в бедном квартале этого города, учитывал бы я факт доплаты продавцу за выслушивание детского плача, ведь он самый частый гость у прилавков со сладостями? Наверное, нет. В этом я тоже плохо разбираюсь, но и это мне не нужно.
От моих, никому не мешающих, размышлений меня отвлек владелец этой лавки, пожилой господин с багровыми щеками, в черном цилиндре:
- Д-д-добрый вечер, прошу прощения за задержку! - прохрипел он.
- Добрый... Ничего страшного: ожидая, я насладился запахом сладостей и шумом детей в этом чудном месте, - чуть иронизируя, ответил я.
- Вы привезли чертежи?
Тут он протянул ко мне свои толстые ручищи. Я отдал ему кипу бумажек, которая стоила намного дороже, чем мне было предложено за эту работу. Его глаза заблестели (У жадных людей такое случается каждый день...), и он развернулся ко мне спиной, как-то зловеще промолвив: «Иди за мной». Мы протиснулись сквозь толпу покупателей, стоящих у прилавка, прошли по темному коридору с тремя поворотами, и в конце последнего была всего одна дверь. Он отворил ее желтым ключом и пропустил меня вперед. Попав в плохо освещенную комнату, где ничего не удавалось разглядеть, я не испугался. Но дверь с сильным грохотом закрылась за моей спиной, и я струхнул. Когда мои глаза привыкли к темноте, мне удалось разглядеть еще более пожилого мужчину, чем мой предыдущий спутник. Он сидел за столом посередине комнаты. Небольшая лампа освещала огромную книгу, в которую старик что-то записывал. Пришлось сделать несколько шагов к нему навстречу.
- Добрый вечер! - поприветствовал я его.
Он продолжал писать, ничего не ответив. Тогда я сделал еще несколько шагов и постучал по столу. Старик поднял на меня глаза.
- Оплата? Счет? Поставки? - проговорил он.
- Да нет же, чертежи, - ответил я.
- Ах, да... оплата, - промолвил мой собеседник.
На минуту задумавшись, но уточнив что-то у себя в книге, он протянул мне мешочек с монетами:
- Четыре золотых и пятнадцать серебряных. Как и обговаривали раньше.
Даже в таком полумраке было видно, как у него блестят глаза. Я присмотрелся и заметил на столе не только книгу, в которой, по-видимому, он вел учет финансов, но еще и бумаги, покрытые пылью, огромное количество пузырьков с чернилами и клетку, в которой сидел попугай. Он выглядел каким-то обделенным, будто кроме клетки и пыльных бумаг ничего не видел в своей жизни. Мне вдруг стало его жалко, и я задал вопрос:
- Красивый попугай, но с виду очень несчастный. Он умеет говорить?